Идиотский вечер! Скучный, противный… Бр-р-р! Я, как дурак, торчал перед учительницей, даже не осмеливаясь взглянуть на нее, а остальные соревновались в комплиментах и лести в адрес нашей королевы. Все сразу же стали шибко умными, даже Эмиль, который сыпал французскими изречениями, как родными. И у меня чесался язык, а в голове теснились эпитеты один другого ярче… Но я молчал как болван и слушал тех, кто не хотел упустить свой шанс. Еще один штурм, и крепость — как кто-то охарактеризовал учительницу — уже не казалась мне столь неприступной.

Королева с явным удовольствием выслушивала все, даже явную чушь, в коей не ощущалось недостатка в ходе беседы, часто вставляла осторожные реплики, а если рассказывала что-то сама, то утонченность ее выражений и логика мышления вызывали самое неподдельное восхищение. К тому же она была красавицей, источала силу и молодость… Я терзался предположениями. Кто же будет счастливцем? И будет ли счастливец вообще?

Я вспомнил об архитекторе Дориане. Поискал его рассеяным взглядом и обнаружил в баре гостиницы возле адвоката Жильберта Паскала. Оба они казались какими-то сплющенными, скрюченными, будто вываливающимися из одежды. А поскольку Раду по-прежнему сидел один, Елена, очевидно, была заточена в комнате. Около восьми вечера в холле появился господин Винченцо Петрини. Однако не со стороны внутренней лестницы, а с улицы.

— Вероятно, он спровадил домой рыжую барышню, — прошептал мне Пауль на ухо.

Как часто бывает в разгар беседы, вдруг наступила напряженная тишина. Пауль спас положение, громогласно заявив:

— Хорошо, что вспомнил! В воскресенье всех приглашаю на открытие летнего сезона в муниципальном театре. Никакие отговорки не принимаются. Только клятвы. Итак, поклянитесь!

Он заставил нас вытянуть руки, соединил их, пробормотал какое-то заклинание и произнес имя каждого. Подробности этой процедуры я не запомнил, так как неожиданно обнаружил, что рука королевы лежала поверх моей. Удивляюсь, как она не обожгла ладонь, такой жар исходил от моей руки. Учительница не спеша высвободила руку и, ни к кому ни обращаясь, проговорила:

— Дождь прекратился… Думаю, стоит немного прогуляться… Воздух, должно быть, изумительный…

Я выпрыгнул из кресла, чтобы сопровождать ее. Но самым проворным оказался Дан, и мы, как истинные друзья, вдруг вспомнили, что нам следует возобновить прерванный некогда весьма важный разговор. Лишь Эмиль попытался вскочить вслед за ним, словно запоздало сработавшая пружина. Рука Пауля вернула его на место. Лишь я был свидетелем этого жеста. Точно так же лишь я один заметил взгляд и передернутую гневом физиономию архитектора Дориана в тот момент, когда учительница с Даном выходили из отеля.

Через какое-то время к нам присоединился и дон Петрини. Жизнерадостный, обаятельный, немного загадочный. Вероятно, он ожидал с нашей стороны поздравлений или намеков, которые и выслушал из уст Эмиля. Сицилиец стал настойчиво от всего отказываться, но это только подкрепило подозрения. Рассказывали анекдоты, которые показались мне пресными, идиотскими и допотопными. Однако я ржал вместе со всеми как жеребец, чтобы не испортить им настроение, хотя анекдоты не завладели и десятой частью моего внимания. Быть может, поэтому я и заметил, как между деревянных решеток главной лестницы на мгновение появилась голова Елены и как Раду стал вслед за этим хитро маневрировать. Бесшумно, прикрываясь креслами, растениями и колоннами, в несколько хорошо рассчитанных движений обогнул холл, чтобы незаметно добраться до начала лестницы. Затем стал тихо подниматься по ступеням, но как раз в тот момент, когда он почти исчез из поля зрения, за ним молнией бросился папаша с ватными волосами. Быстрой тенью я последовал за ними и смог услышать сдавленный голос адвоката:

— Осел! Бездельник! Я тебе раз и навсегда запрещаю!.. Если я тебя еще раз поймаю…

И испуганный, почти жалобный голос Раду:

— Пожалуйста, простите меня…

В ответ раздался звук достигшей цели пощечины.

— Этого я вам не прощу! — Шепот Раду был грозен.

— Я тоже не прощу… и очень скоро ты это увидишь!

Я возвратился в холл. Через несколько минут вернулся и Раду с неизменным ангельским ликом, правда, одна щека у него была пунцовее, чем другая. Он выглядел безучастным, таким он и был на самом деле, лишь в глазах его тлели нехорошие огоньки.

— Я бы чего-нибудь выпил… — неожиданно сказал он.

Дон Петрини немедленно вскочил:

— Коньяк! Бутылку «Наполеона»! Я угощаю всех. У меня идея! Поднимемся в номер, разыграем под «Наполеон» дружескую партию в покер. D'accordo [7] ?

Наиболее охотно на это предложение откликнулся Эмиль, но дон Петрини моментально охладил его пыл. Сказал, что по части выпивки, блюдет святой принцип. Пьет только с теми, с кем пил и в прошлый раз. А что касается покера, то он являлся одним из тех, кто разрабатывал и принимал закон об обезглавливании карточных шулеров. Мне он подмигнул: шутка, меня он не знал, но в любом случае коньяка мне не хотелось. Ничего не хотелось.

Дан вернулся один, несколько смущенный. Петрини захватил и его. Вчетвером они поднялись наверх. Вернее, Дана поволокли силком, он чувствовал себя не в своей тарелке. Как будто бы я чувствовал себя иначе. А Эмиль? У каждого произошло что-то неприятное. Адвокатик плакался без умолку. Все время повторял, что каждый настоящий картежник, каждый благородный картежник, выиграв, дает возможность реванша проигравшим. Мне не нравится ни покер, ни Эмиль, но тут, признаться, он был прав. Я не понимал дона Петрини. Почему он исключил Эмиля из игры и не признал за ним святого права отыграться? Я пообещал Эмилю, что назавтра поговорю с доном Петрини.

— К черту! — еще больше разозлился Эмиль. — Завтра этот макаронник неизвестно куда уедет, может быть, за своей бамбиной, так что…

Но я его уже не слушал. Появилась королева… Раскрасневшаяся, с горящими глазами, она медленно пошла вверх по лестнице. Завороженный, обалдевший, я двинулся вслед за ней. Посреди коридора она остановилась. Я остановился рядом. Она взглянула на меня взволнованно и печально. Я прильнул щекой к ее щеке и сжал в своих объятиях. Только и всего. Ни она не оттолкнула меня, ни архитектор не врезал мне по затылку. Думаю, что в тот миг я бы стер его в порошок. Она положила руку мне на лоб и медленно отстранилась. Затем легко провела рукой по моей щеке. Только и всего.

Что это, огонь небесный или адское пламя?

Глава IV

Суббота, 5 июля.

Пустой, безрадостный день. Спал я плохо, встал рано, но не рискнул спуститься в холл, пока не пробило восемь. Не удовлетворил я и явного желания посплетничать, мелькнувшего в глазах носатой горничной, когда она принесла мне завтрак. Судя по всему, у нее были ответы на тысячи вопросов, и она ожидала лишь знака с моей стороны, чтобы начать молоть про всех и каждого. Но знака я не дал.

В холле никого, хоть шаром покати. Слишком рано я пришел или слишком поздно? Портье вручил мне записку без конверта. Почерк был мне неизвестен:

«Прости за предательство. Мы решили посвятить сегодняшний день знакомству с античным прошлым и чуть свет отправились в Истрию [8] . Если не вернемся в полночь, не ищи нас ни в полиции, ни в морге, мы среди развалин, ибо когда-нибудь тоже превратимся в развалины. Увы, без блеска и славы истринских. Но мы смело пойдем-навстречу будущему и своей судьбе. Не грусти! Займись своим вывихом и другими делами… Только оставь Елену в покое. Стоп! Раду протестует. Ладно. Тогда, старичок, на приступ! Не давай ей спуску. Жми на всю катушку! Полный вперед! Только чтобы тебя черт не дернул просить разрешения у папа`. Он такой иезуит, что я начал сомневаться в его отцовских чувствах… Королеву за километр обходи. Дан так кивает в знак согласия, что, наверное, свернет себе шею. Говорит, королева — каменная. Но я думаю, что у нее только ладони каменные. Дан даже не пытается это отрицать и трет пострадавшую щеку… Знаешь, на чем мы едем? На такси! Это значит, что мы можем гордо подписаться: Трио традиционалистов, с честью представлявшее румынский покер. К сожалению, не смогли избавиться от нашей главной добродетели — скромности. Иначе бы отправились в Истрию на самолете или на яхте, где оборудовали бы клинику для лечения твоего вывиха. Итак, еще раз с наилучшими пожеланиями.